— С ума сошел?! — Зло огрызается Баст, на ходу надевая на озябшие пальцы кастет. — На виселицу захотел?
И тут воздух взрывается новой песней. Коммунисты, прошедшие уже треть пути по площади, еще плотнее смыкают ряды, взмахивают поднятыми вверх кулаками, и начинают, заранее заводя себя на драку:
Verlasst die Maschinen! heraus, ihr Proleten! Marschieren, marschieren! Zum Sturm angetreten! Die Fahnen entrollt! Die Gewehre gefällt! Zum Sturmschritt! Marsch, marsch! Wir erobern die Welt! Wir erobern die Welt! Wir erobern die Welt!
Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте! На битву шагайте, шагайте, шагайте! Проверьте прицел, заряжайте ружье! На бой, пролетарий, за дело свое. На бой, пролетарий, за дело свое!
И колонну штурмовиков тоже охватывает азарт. Кипит кровь, раздвигаются плечи, и люди идут, сомкнув строй, уже готовые на все. Но именно в этот момент Баст фон Шаунбург вдруг останавливается в недоумении и стоит – как бревно, вбитое в дно полноводной реки, — стоит, пытаясь понять, что здесь не так, и почему сердце не рвется в бой. А в следующее мгновение он просыпается с твердым пониманием, принесенным "в зубах" из холодного ночного кошмара: пусть боевики Тельмана ни чем, по большому счету, не лучше боевиков Рёма, он — Олег Ицкович, в любом случае, должен был быть с Пиком и Леовом, а не с этими. И этот факт биографии следовало иметь в виду всякий раз, когда во время очередного разговора с Штейнбрюком Олега охватывало раздражение или еще того хуже: когда на него накатывало холодное бешенство.
Порою Штейнбрюк раздражал Ицковича до того, что хотелось встать и уйти. А еще лучше пристрелить Отто Оттовича на месте. И дело было отнюдь не в профессиональной жесткости собеседника, его холодноватом уме или цинизме, являвшемся на самом деле всего лишь оборотной стороной профессионализма. Дело было в другом: в идеологической упертости, которой по мнению Олега не было места там, где находились они оба — Штейнбрюк и Шаунбург. Упертости и страхе, испытываемом этим бесстрашным человеком перед грозным молохом большевистской бюрократии. А ведь и сам Отто Оттович был частью ее. Вот ведь как.
* * *
— Отто Оттович, — сухо поинтересовался Олег. — Отчего вы все время пытаетесь свести наш диалог к примитивному "ты пришел ко мне, следовательно..."
— Вы ведь философ по образованию, не так ли? — Штейнбрюк был невозмутим, а Баст к нему, и в самом деле, "сам пришел".
— А вы? — Задал встречный вопрос Олег.
— А я солдат партии.
— Как Рём?
— Не пытайтесь меня обидеть. — Штейнбрюк демонстративно спокойно достал из пачки русскую папиросу и закурил.
— Обидеть? — "Удивленно" поднял бровь Олег. — Ничуть. Но если вы так интерпретировали мои слова... Позвольте поинтересоваться, а чем, собственно, какой-нибудь ваш Ягода отличается от наших Штрассера или Рёма?
— Не хотелось бы вступать в идеологическую дискуссию... — Штейнбрюк уже понял, что попался на детскую "подножку", и сдал назад. Ведь его собеседник был фашистом, а не коммунистом.
— И не надо, господин Штейнбрюк, — кивнул Олег, как бы соглашаясь, что оба они несколько перегнули палку. — Однако нам следует договориться о двух определениях, к которым мы более возвращаться не будем. Без этого двигаться дальше невозможно.
— Какие определения вы имеете в виду? — Штейнбрюк был по-видимости абсолютно спокоен и вежлив. Но это была вежливость бездушной машины.
"А ведь даже не немец... Впрочем, австрийцы..."
— Во-первых, я не представляю здесь никакой официальной организации Третьего Рейха. — Когда он этого хотел, Олег мог говорить, как по писанному, вернее, как отстукивающая текст пишущая машинка "Рейнметалл". — То есть, я в той же степени должен рассматриваться вами в качестве сотрудника Sicherheitsdienst Reichsführer-SS[198], в какой я могу быть так же описан, как человеческий самец – мужчина или представитель рода людского.
— То есть, вы здесь не по поручению господина Гиммлера или господина Гейдриха?
— Товарища Гиммлера, если быть точным. — Поправил собеседника Олег. — Нет. Я их не представляю.
— Очень хорошо. — Штейнбрюк сделал вид, что не заметил слова "товарищ", прозвучавшего в крайне неприятном для него контексте. — Но я-то как раз представляю здесь некое государственное учреждение моей страны, и мне надо передать моему начальству нечто более существенное, чем "ко мне обратилась тень отца Гамлета".
— Ну что ж, в этом я вас как раз понять могу. — Кивнул Олег. — Я ведь тоже в некотором роде государственный чиновник... Вы будете докладывать комкору Урицкому или самому Ворошилову? — Спросил он, ломая линию разговора.
Штейнбрюк сжал челюсти чуть сильнее, чем следовало, и ожидавший его реакции Олег этого не пропустил.
— Полноте, Отто! — Открыто усмехнулся он. — Неужели мне нужно выпытывать такие подробности у вашей симпатичной шлюшки? Вы думаете, мы не знаем, что ранее вы работали в ИНО НКВД, а потом перешли вместе с Артузовым в разведуправление армии?
— И что же из этого следует? — холодно поинтересовался Штейнбрюк.
— Ровным счетом ничего. — Так же холодно ответил Олег. — Я всего лишь поинтересовался, на каком уровне вам предстоит докладывать?
— На высоком. — Коротко ответил Штейнбрюк.
— Ну что ж... — Олег достал сигареты и тоже закурил. — Вы передадите тому, с кем будете говорить, мою просьбу, прежде всего, исходить из тех двух определений, которые мы с вами сейчас обсуждаем. Если они вас поймут, то на будущее мы будем застрахованы от досадных ошибок, вызываемых неправильным "прочтением" ситуации.
— Продолжайте, Себастиан, я вас внимательно слушаю...
* * *
— Куда мы поедем? — Спросила Таня.
— В Арденны. — Ответил Олег, пытавшийся понять, следует ли ему опасаться этой поездки, и если да, то почему?
— В деревню к тетке, в глушь, в Саратов... — меланхолично процитировала она Грибоедова.
— Вот именно. — Согласился он.
— А почему именно в Арденны? — Обдумав что-то насущное, спросила Таня.
— Спроси об этом месье Лежёна, — пожал плечами Олег. — Это он место нашел.
— Слушай, — нахмурилась Таня. — Все хотела тебя спросить, я могла видеть Ги раньше? У меня такое ощущение...
Могла. — Усмехнулся Олег. — Видела.
— Где?
— В Гааге.
— В Гааге?
— Ты вышла от Кривицкого, пошла по улице...
- "Мафиозо"! А я все думала, как ты это все...
— Не думай! — Улыбнулся Олег. — Не надо все время думать. Отдохни.
Глава 13. Бесаме...
Следовало признать, "домик в Арденнах", оказавшийся при ближайшем рассмотрении "домиком в Лотарингии", понравился Тане куда больше, чем внутренняя гостиница управления, каюта второго класса на немецком пароходе, или, наконец, гостиничный номер в Брюсселе, который только некоторые советские товарищи могли счесть "роскошным". Впрочем, и у Жаннет опыт по этой части оставлял желать лучшего, но Таня была "родом" из совсем другого мира, так что...
"Да, — решила она, "сбрасывая вещички" в предназначенной ей комнате на втором этаже. — Мне нравится это скромное буржуазное жилище".
Под личные апартаменты ей отвели "комнатушку" площадью в жалких двадцать пять-тридцать квадратных метров, едва ли не треть которых съедала огромная дубовая кровать.
"Двуспальная... Дву..."
С этим явно надо было что-то делать. Вопрос лишь, что? Татьяна – если верить собственному сознанию – проблему эту пока рассматривала исключительно с теоретических позиций. Хотя и ее – ну что же с этим поделаешь! — столь долгое воздержание начинало...
"Ну, скажем, беспокоить. Ведь можно же так сказать?".
Однако, кроме сознания, в наличии имелось еще и подсознание, где пряталась ее альтер эго — Жаннет, и откуда долетали по временам такие... э... ну, скажем, "образы и... идеи", что становилось жарко... и кровь ударяла в виски, и сердце... — вы будете смеяться, дорогие товарищи – но сердце порой выделывало такие антраша, что позже Татьяне за себя было просто стыдно. Но это позже. А когда перед ней снова возник во плоти — "Жив!!!" — Баст фон Шаунбург – ну, не поворачивался язык назвать этого Олегом – жаром так обдало, словно с мороза в парную заскочила. А у него голубые глаза, а в глазах этих...
— Тьфу ты! — В голос открестилась от нахлынувших... из подсознания – откуда же еще?! — соблазнов Татьяна и решительно отворила маленькую дверь напротив изножья кровати.
"Однако!"
То есть удивить кого-нибудь в двадцать первом веке ватерклозетом, устроенным в смежном со спальней помещении было сложно, даже если у человека такой роскоши отродясь не бывало. Но в тридцать шестом это было что-то, тем более, помимо унитаза здесь и ванна с душем имелась и биде!
